Аниканыч
Опубликовано 13.05.2009 - В рубриках: портретные юморески
Аниканыч, наш санаторский водовоз, водитель персональной клячи, вооружённый ведром и бочонком на двух колёсах летом и на двух полозьях зимой, был человеком оригинальным и особливо интересным. Росточка небольшого, хром на обе ноги и крив на один глаз, чему виной была война. После ранения, попав в артиллерийскую часть ездовым, таскал конной тягой орудия или подвозил снаряды, а иногда и то, и это.
В реестровом списке был у него конь, огромный и ярый, словно тигр. Назвать он его хотел так же, как звали коня Александра Македонского, о котором слыхивал в детстве своём беспризорном, но не мог вспомнить это знаменитое имя коня полководца и, не долго думая, назвал коня просто Македоном. Назвать Александром поостерёгся, чтобы не заподозрили, что это он в честь Александра, Государя Российского назвал. Первого, второго или третьего, не важно, но Государя, а по законам военного времени за такую аполитичность полагался расстрел или, в лучшем случае, пожизненная каторга. А так - Македон и всё, броско и супротив линии партии ничего опасного, историческая суть выражена и послать в горячке по-российски, навроде - вошь македонская, али ещё как, удобно во всех отношениях: как политических, так и для успокоения души.
Однажды, во время налёта вражеской авиации на позиции артиллеристов, он уж сам не помнит когда, поскольку это случалось каждый день. Как только окопаются, зарывшись в землю вместе с орудиями, так сразу налёт, словно артиллерийское командование сперва Гитлеру докладывало, где и как оно окопалось, а после уж в свою ставку.
Прячась в укрытии в суматохе взрывов, Македон так шваркнул копытом не вовремя подвернувшегося Аниканыча в пах, что тот летел словно собачонок отброшенный взрывной волной, по пути лёта своего он шарахнулся о столб, не понятно для чего и кем вкопанного в ложбине, где прятали коней. С переломом бедра и треснутыми рёбрами его сразу отволокли в медсанбат, а в это время прямое попадание бомбы смешало всё живое в убежище. Так, благодаря своему чуду македонскому, Аниканыч остался жив, хотя и с нанесением изрядного урона в самочувствии.
Глаза он лишился уже когда возвращался домой. Банда лесных братьев обстреляла и закидала гранатами эшелон и шальным осколком ему выбили глаз вместе с любопытством. Придя домой, он петушился и хвастал - теперь я без коня никто и никуда, он меня, хоть и покалечил, но жизнь спас.
- Эх, Македон, Македон, - повторял он, захмелев.
С бочонком Аниканыч управлялся лихо, сидел на нём как-то по особенному, казак да и только. Ведро его при тряске издавало звук не пустой посудины, а что-то вроде звона орденов. Словно оно, именно это ведро и было главной наградой родины за героические подвиги Аниканыча и пролитую кровь его.
Была у него подруга, которую он,по пьяному делу, всегда норовил покалечить, но она была намного здоровей его во всех смыслах и побитому всегда приходилось ходить ему. Хорошо поддав, он появлялся в санаторской трёхэтажке, вооружённый ножом и кричал:
- Где главврач? Я пришёл зарезать его, где вы его прячете? Где эти очки в халате? Я прирежу его.
Врач спускался со второго этажа, где у него был кабинет, отбирал у Аниканыча нож, связывал его и бросал под лестничную клетку, где накричавшись всяческих лозунгов и заявив, что даже гестапо, где он никогда не был, так не поступало с ним, пел, путаясь, военные песни и засыпал, распугивая храпом мышей. Утром врач приходил всегда рано, развязывал Аниканыча, отпустив ему для порядка оплеуху и дав на похмелье пузырёк настойки из заманихи, отправлял по воду. Зимой Аниканыч сначала бежал домой, менять штаны, чтобы не приморозить спущенные за ночь излишки, а летом обходился теми же , в которых спал. Главврач был единственным мужиком в санатории, если не считать самого Аниканыча, и Аниканыч по пьянке страшно ревновал свою непутёвую подругу к доктору. Пытаясь проучить её и получив несколько пинков и зуботычин в ответ, он отправлялся разъярённым тарпаном на стрелку с доктором. Ему было не понятно, что такая мощная баба, которую он осчастливил своей любовью, может быть никому не нужна. Раз баба, значит, гуляет, а раз гуляет, надо бить и ревновать, так заведено на Руси. Раз побить, как следует, не удавалось, он всё своё мужское самолюбие вкладывал в ревность.
Теперь нет уже коней, нет Аниканыча и его непутёвой любви, а так же врача, но в памяти нет-нет, да всплывает этот отчаянный вояка, страстно любивший лошадей за то, что жизнь ему спасли и свою подругу, за то, что жить ему мешала.
